Сейчас наконец-то он увидит ее лицо…

* * *

На броде через ручей Велеба дожидалось истинное исчадье Нави. Мужик средних лет, довольно крупный, в волчьей шкуре и личине, противником оказался сильным и ловким, однако сноровкой Велебу явно уступал. Ухватив друг друга за плечи, они начали было ломать, как в борьбе на Медвежий день; волчий мужик был тяжелее, однако Велеб быстро врезал ему коленом в пах. В стеночных боях такое запрещено, но здесь правил нет. Человек-волк согнулся, и Велебу осталось лишь добавить по голове и опрокинуть.

– Покоряешься? – спросил он.

Тот в ответ неразборчиво замычал. Да он еще и немой! Тоже нечему дивиться: и в Поозёрье, в Перыни, Велеб видел несколько увечных, которые от рождения частично на том свете и от них отказывается родня.

– Ешь землю, что покоряешься и в Невидье отведешь! – сурово приказал Велеб.

Немой коснулся грязными пальцами лесной земли и вложил их в рот. Тогда Велеб отпустил его и присел передохнуть. Открыл свою котомку, вынул кусок хлеба, полосочки вяленого мяса, печеную репку. Разложил на холстине котомки и кивнул человеку-волку:

– Угощайся!

Тот подумал и выбрал репу. Когда принялся грызть, стало видно, что зубов на вяленое мясо у ряженого «волка» нет. Вынул из-за куста кринку с тряпочкой, знаком предложил Велебу. Тот мотнул головой: на переправе живой платит за проход, но сам из рук обитателей Нави ни пищи, ни питья не принимает. Зато если страж угощение принял – больше не навредит.

Когда подкрепились, Велеб кивнул на тропу:

– Шагай вперед.

Шли без троп, прямо через чащу, но путь оказался не слишком далекий – притомиться не успели. В само святилище немой вожатый с Велебом не пошел. Стукнул три раза кулаком в ворота, потом выждал какое-то ведомое ему время, отворил, знаком предложил идти. Велеб заглянул во двор – никого, кроме двух идолов посередине. Немой указал ему на самую большую избу, еще помычал. Сам он за ворота и шагу не сделал – надо думать, мужчинам сюда не было ходу, кроме таких вот особых случаев.

– Благо тебе, что довел, – сказал ему Велеб.

Человек-волк поклонился и затворил за ним створку.

Велеб прошел через двор к самой большой избе. Умылся «мертвой водой» из бадьи, смывая с себя принадлежность к миру живых, утерся рушником, постучал. В ответ дверь слегка приоткрылась, но никто не показался. Тогда Велеб сам потянул за ручку из кривого сучка и, сунув свою синюю шапку за пояс, вошел.

В избе его встретила густая тьма, разбавленная огоньками лучин… Белые, как птицы, женские фигуры неподвижно сидели на лавках. Ни одна не шелохнулась, не поднялась навстречу гостю. Лица их были закрыты белым полотном. Велеб огляделся: здесь должен быть кто-то, с кем надо говорить.

Вот она. Небольшая старушка застыла почти у притолоки, тайком наблюдая за ним. Ее лицо было прикрыто берестяной личиной, в руках посох. Вид ее, притворно-безобидный, был жутковатым. Велеба пробрала дрожь: кожей, нутром, всем существом своим он ощутил, что находится в самом средоточии чужой родовой души. И эта душа взирала на него невидимыми глазами с неподвижной берестяной личины. А он стоял перед ней, с открытым лицом и непокрытой головой, отчетливо сознавая, что неверный шаг в этом месте, как на болоте зыбком, грозит гибелью.

Но то, за чем он пришел, только здесь и можно раздобыть. Через обиталище чужих дедов пролегает его дорога домой – к своим дедам.

– Будь цела, мати! – Велеб поклонился ей. – Дозволишь войти?

– Заходи, коли пришел… русский дух, – с неудовольствием добавила старуха. – Чего тебе тут надобно?

– По невесту. Говорят, есть у вас как раз такая, как мне требуется.

– А ты верно знаешь, какая тебе требуется? – хмыкнула старуха из-под личины, склонив голову набок.

– Верно знаю.

– Ну, выбирай, – хозяйка кивнула на белых дев. – Которую выберешь, та твоя и будет.

Велеб неспешно двинулся вдоль ряда сидящих. Белизна одежд, закрытые лица, молчание, неподвижность означали, что все они считаются мертвыми. Невеста «оживет», когда ей позволят ожить. Велеб приглядывался к неподвижным белым фигурам. Видно, что здесь собраны все здешние обитательницы – и те, что годятся в невесты, и даже те, кого уже пора в корыте качать, приготовляя к новому рождению.

Старуха семенила за ним, почти не отставая.

– Выбирай, не спеши, – бормотала она. – Которую выберешь, та и будет твоя… Угадаешь – твое счастье…

Велеб прислушивался к ней одним ухом… и вдруг остановился. Понял, что его зацепило. Свои положенные обрядом речи старуха произносила так привычно, безразлично, не вкладывая в них истинного смысла и живого чувства, будто не ждала от них никакого исхода. Ни в коем случае.

Эта тропа никуда не ведет. Старуха уверена, что нужной ему девы чужак не угадает. Почему так уверена? Да потому что ее здесь просто нет! Нет ее среди сидящих девяти «покойниц».

Но она в Невидье. И ее можно здесь найти, так сказал Благожит. Выставить на самое видное место поддельных невест – вполне допустимая для такого места хитрость: Навь лукава. Но при объявлении условий состязания лукавить нельзя. Благожитова дочь находится в этом самом месте, и найти ее возможно.

Если знать, где искать.

Где? Где-то там, где в доме живых прячутся души умерших.

Велеб еще раз огляделся, взглянул на полати, всмотрелся в темные углы. Вон она. В углу громоздилась печь-каменка. Сейчас, летом, в избе не топили, запах дыма выветрился, и печь сама казалась мертвой кучей камней высотой в половину человеческого роста.

Уверенным шагом Велеб направился в сторону печи. Тихо охнула под личиной старуха, иные из сидящих встрепенулись от неожиданности.

В том углу было совсем темно, и Велеб вынул из светца лучину. Приблизился и осмотрел печь. По старинному обычаю она была сложена почти насухо, лишь верхние камни, что поменьше, слегка скреплены глиной. Земляной пол перед печью был чисто выметен от золы, угольков и щепы.

Велеб заглянул в угол за печь, где застыла кромешная тьма. И в этой тьме что-то смутно серело. Он протянул руку и пошарил. Ладонь наткнулась на что-то живое: при его касании оно вздрогнуло. Велеб поднес лучину поближе, посветил. За печью сидел кто-то, небольшого роста, скорчившись и свернувшись, как еж.

– Вылезай! – приказал Велеб, потом осторожно взялся ладонью за худенькое плечико и потянул наружу. – Выйди, покажись, красота ненаглядная.

Запечный сиделец вяло сопротивлялся, но все же уступил. Выбравшись, как животное, на четвереньках из угла, позволил Велебу поднять себя на ноги. Старуха в личине уже стояла рядом; она молчала, но руки ее, стиснутые на вершине посоха, оказались весьма красноречивы. Кое-кто из дев под покрывалом хотел было встать и подойти, но старуха властно махнула на них, и они замерли.

Велеб поднял лучину, пытаясь рассмотреть свою находку. Это несомненно девка, а не парень; юная, а не старуха. Но сверх этого о ней ничего сказать было нельзя. Облекала ее лишь серая рубаха из грубого льна, чуть ли не из очесов, из которых делают мешки под зерно, – да и та драная, вымазанная углем, золой, куриным пометом и еще какой-то вонючей дрянью. Платком служила такая же грязная, драная, засаленная тряпка – печная ветошка, – повязанная так, что прикрывала сверху лоб и брови, а снизу рот, едва оставляя на виду нос. Видела ли она сама что-то – неизвестно. Из-под тряпки на спину свисала коса – спутанная, обсыпанная золой, набитая сухой травой, какими-то стеблями и куриными перьями. Измазанные золой тонкие руки безвольно висели. Из-под подола рубахи, слишком широкой и длинной, не по росту, едва видны были такие же грязные босые ноги.